<< Содержание >>

Глава III. Говорящие в ночи

Циновку тебе подарю - сотрется она, 
Одежду тебе подарю - порвется она. 
Песню, пусть даже плохую, прими от меня, 
И пусть она будет и лодкой тебе, и домом. 
Твое уменье запоминать прославлено, 
А мне доставляет радость, 
Что стихи западают в сердце 
И простодушным, и мудрецам.

Положив небольшую циновку из таны перед своим другом, у которого недавно умер отец, тонганский моряк и поэт пропел песнь в сто одну строку, отрывок из которой приведен здесь. Песня была его своеобразным подарком, который он сделал в соответствии с обычаем, официально выражая соболезнование. Он извинился за недостатки песни, так как его друг был не кем иным, как Фалепапаланги, одним из самых известных тонганских поэтов. Обычай требовал, чтобы Фалепапаланги назвал каждый подарок, который ему преподнесли, и поблагодарил за него дарящего. Теперь он благодарил своего друга за скромную маленькую циновку. Потом, чтобы показать, что он понимает разницу между ней и богатством стихов, он сказал "Благодарю за... " и повторил всю поэму от начала до конца ее создателю, хотя слышал ее впервые.

Этот эпизод показывает, какое значение придавалось поэзии и хорошей памяти певцов не только на островах Тонга, но и повсюду в Полинезии. Снова и снова поэмы и песни получают и преподносят как ценные подарки и описывают необыкновенные возможности искусства запоминания.

Талант рассказчика почитается и культивируется среди всех классов полинезийского общества, но особенно в знатных семьях. До того как культура аборигенов начала приходить в упадок, члены этих семей обучались в школах или дома. Миссионер Джордж Вэсон, который в 1810 году издал книгу о своем четырехгодичном пребывании на Тонга, с восхищением рассказывает об атмосфере тонкой наблюдательности и здравого смысла "вечерних бесед" в кругу семьи вождя, который был его покровителем. С наступлением темноты, если вождь, его жены, дети и слуги не хотели танцевать, они ложились на циновки в его доме длиной пятьдесят футов. Вождь обычно предлагал: "Давайте поговорим немного". Кто-нибудь спрашивал: "О чем?" Кто-то мог предложить излюбленную тему: папаланги - иностранцы. Последних называли людьми неба, так как считалось что они преодолели далекий горизонт, где земля соединяется с небом. Разговор продолжался до тех пор, пока все не засыпали, но возобновлялся, если кто-нибудь из проснувшихся ночью видел, что кто-то еще бодрствует.

Вэсон добавляет: "Общественные связи и соблюдение особых церемоний, которые неизменно выполнялись в семьях вождей, приводили к утонченности идей, полировке языка и элегантной грациозности манер. Это возвышало их и отличало от людей низших и трудящихся классов, как отличает ученых или придворных с изысканными манерами от шутов. Низшие слои общества пользовались значительно более грубым языком, высшие слои были настолько более утонченными, что часто для развлечения передразнивали первых, подражая простонародной манере разговора".

На крупных архипелагах у многих вождей были приближенные, которые выполняли роль шутов. Очень часто шуты были знатными по рождению. На Тонга, например, были вожди-ораторы, в обязанности которых входили выступления и поддержка престижа верховных вождей. Один из таких вождей, считавший себя комическим артистом, дал связать себя, как свинью для жертвоприношения, и доставить своему верховному вождю. К счастью, у верховного вождя не хватило остроумия продолжить шутку и попросить богов принять "длинную свинью".

Ни шуты, ни певцы не могли заранее угадывать настроение вождя. Тонганский поэт, слишком уверенный в своем положении при дворе, отправил в подарок своему вождю Мумуи корень кавы. Оскорбленный вождь приказал сжечь дом поэта. Не дожидаясь, пока случится что-нибудь худшее, поэт скрылся и сложил песню длинным прозаическим вступлением, в котором говорилось о его хозяине. Разучив с хором эту песню, поэт обратился к одному высокопоставленному вождю с просьбой о ее исполнении. Его бывший хозяин Мумуи, как и предполагалось, услышал об этом и настолько заинтересовался, что приказал поэту исполнить песню. Таким образом поэт вновь завоевал благосклонность при дворе.

Помимо дурного настроения покровителей поэту угрожали и другие опасности. Состязания среди тонганских певцов бывали столь острыми, что одно время пришлось запретить их, пока не остынет воинственный пыл соперников. На Гавайях во время царствования королевы Эммы был молодой честолюбивый певец, от которого отказались все учителя хула из-за того, что он был косоглазым. Однако он был полон решимости мастерски овладеть этим танцем и завоевал симпатии богов хула, которые обучили его во сне. Когда королева Эмма приехала в эту местность, остальные певцы не позволили косоглазому певцу выступить с приветствием. Тогда он, нарушив правила, стал петь на улице, в то время как все представление происходило в помещении. Вскоре все зрители оставили красивых певцов, чтобы посмотреть и послушать некрасивого человека с прекрасным голосом. Сама королева приказала привести этого удивительного певца. Однако вскоре после того, как королева уехала, певец умер, как говорят, отравленный ревнивыми соперниками.

Еще одна печальная история. Миф острова Пасхи рассказывает о некрасивом юноше с прекрасным голосом, который каждую ночь пел около дома нескольких сестер. Девушки полюбили его удивительный голос. Он пел "очень громко, и звуки шли из глубины его горла", и девушки пригласили его в дом "петь нежнее". Ночь за ночью он приходил к ним, но каждый раз уходил до рассвета, пока однажды девушки не спрятали его набедренную повязку, чтобы он не смог уйти. Утром они увидели его безобразное лицо и прониклись к нему презрением, "несмотря на то что у него был удивительный голос".

Искусство сказителя в некоторой степени давало возможность выдвинуться в кастовом обществе крупных архипелагов. Даже лица низкого происхождения могли завоевать славу и добиться уважения, получить подарки слушателей и покровительство вождей, если они обладали талантом стихотворца, певца, рассказчика или актера. Они или проходили подготовку дома, учась у сказителей старшего поколения, или находили другие пути, добиваясь возможности выступить перед публикой, о чем будет рассказано ниже. На основных восточных полинезийских островах, от Гавайев до Новой Зеландии, можно было получить подготовку в школах для знати. В Западной Полинезии, т. е. на архипелагах Тонга и Самоа и окрестных мелких островах, не было пи жреческих школ, ни домов, где устраивались представления, характерные для Востока. Многое из того, что будет сказано далее о Маркизах, Мангареве и островах Общества, является различными вариациями образца одной системы, свойственной также Новой Зеландии и Гавайям.

В 1888 году, когда Роберт Льюис Стивенсон был на Маркизских островах, тамошние молодые люди, которые в былые времена преуспевали в сценических искусствах, приносили извинения за то, что их песенный репертуар ограничен. Немногие, исключая стариков, знали какие-либо песни. Совсем иначе обстояли дела на Тонгареве, где даже девочки восьми-девяти лет часами пели песню за песней, не повторяя ни одну из них. Стивенсон говорил, что исполнение танца на Маркизах было безжизненным, а способность или склонность слагать новые песни угасала так же быстро, как и жизнеспособность когда-то могучих и энергичных островитян.

Однако не исчезла традиция вести беседу и произносить речи. По-прежнему считалось чрезвычайно изысканным, рассказывая, пользоваться мимикой, изменением интонации, жестами и шутками. Хотя Стивенсон и его люди знали лишь отдельные слова местного языка, опытные рассказчики Маркизских островов не ослабили своих попыток объясниться с путешественниками. Но один из этих аборигенов, Мапиао, после нескольких дней пребывания на борту "Каско" со Стивенсоном стал часто замолкать и приходить в отчаяние. Затем он жестами выразил презрение, вызванное или непонятливостью слушателей, или собственной неспособностью объясниться. А он был знаменит искусством вести беседу. Кроме того, он был мастером обрабатывать волосы человека, или, чтобы быть точным, делать из белых бород стариков декоративные парики с локонами, за что и платил ему Стивенсон. За парики Мапиао брал плату, а ученую беседу или просто монолог, будучи воспитанным человеком и артистом, щедро дарил этим людям во главе с доброжелательным джентльменом и художником слова.

Миссис Стивенсон была покорена "неисправимым людоедом знатного рода", лакомым кусочком для которого была человеческая рука. Он нежно держал ее руку, пока со слезами, нараспев свободно импровизировал фальцетом, владению которым специально обучали знатных людей. Дом этого вельможного людоеда был расположен в красивейшей долине Атуона на острове Хиваоа. Стивенсон, однако, окрестил ее Долиной людоедов, местом "дурной славы". Он был очарован ее разнообразнейшими красотами и любил говорить, что это обрамленное горами место - самое прелестное и самое мрачное и зловещее в мире.

Жители Маркизских островов когда-то называли эту долину Вевау (так они произносят старое полинезийское название Вавау). Они почитали ее как выдающийся центр знаний, так же как Опоа на Раиатеа (острова Общества) - лучшее место обучения в Центральной Полинезии. Так как долина Вевау, которую теперь называют Атуона, является самой большой и удобной для человека из всех долин на Маркизских островах, то ее население очень велико. Это сделало Вевау главным политическим и культурным центром архипелага. Отсюда знания распространялись по всем его островам. Боги тоже любят Вевау. Возвышающаяся над этой долиной вершина Кеи Ани (Пронизывающая Небо) была их капищем и местом, куда они в определенное время слетались со всех островов.

И в настоящее время за долиной Атуона сохранилась слава родины самых ученых людей на Маркизских островах. В 1920 году д-р Е. С. Крэгхилл Хэнди по поручению музея Бишоп занимался здесь изучением быта островитян. Некий Хаапуани, тогда считавшийся лучшим из местных учителей, жил в Атуоне. Он и его жена родились там, их предки тоже жили там. Хаапуани знал только небольшую долю всего того, что ранее было известно о Маркизах, и все-таки его знания были самыми обширными. Он учился дома, но добросовестно и прилежно. Будучи ребенком, Хаапуани внимательно слушал стариков, вспоминавших прошлое или рассказывавших о приключениях племенных героев.

Когда Хаапуани был юношей, он некоторое время жил на другой стороне острова, в долине Пуамау, где впитал в себя все, что смог. "Пуамау издавна славилась странствующими труппами певцов", - повествует сказитель с острова Фатухива, рассказывая о вожде по имени Тупа. Однажды фатухивская труппа принесла в Пуамау замечательные новые песни. Дочь Тупы выучила эти песни во время своего временного пребывания в Гаваики, стране мертвых. Возвратись оттуда, она научила им живых. Люди ее племени пришли в восторг и сказали, что эти песни должны услышать жители Пуамау. Песни действительно имели большой успех, и сам вождь долины Пуамау вместе со своей труппой присоединился к фатухивцам, чтобы донести песни до острова Нукухи-ва. Хаапуани, местный ученый, о котором уже говорилось, таким образом, жил в двух долинах - Атуона и Пуамау, которые с древних времен были известны как центры учености и увеселений. Возвратись в Атуону, он женился и узнал много нового от старшего из родственников жены, высокоученого человека, признанного мастера песнопений.

Согласно старой племенной иерархии выше мастера песнопений стоял только вождь или жрец. Последний был шаманом, через которого боги объявляли свою волю. Старший среди певцов являлся также верховным церемониймейстером. Он следил за подготовкой к многочисленным важным ритуалам и руководил ими. Он также был главным учителем. В специально построенной и освященной школе он учил перворожденного сына вождя и тех взрослых и способных людей, которые хотели учиться. Среди них мог оказаться и его преемник.

Ниже мастера песнопений стояли знатоки различных форм повествовательного искусства и даже более важные, ведущие мастера всех других видов искусства и ремесел. Каждое занятие требовало помимо профессионального мастерства знания особых заклинаний, генеалогий и этиологических преданий. Все это присовокуплялось к уже собранному своду знаний племени. Самыми священными считались те песни, где рассказывалось о происхождении мира и богов. Для исполнения священных песнопений на тех церемониях, которые имели жизненно важное значение для всего племени, из всех мастеров искусств, независимо от их жанра, составлялся хор, руководимый старшим певцом. В текстах эти деятели искусств всегда именуются стариками. На Маркизах происходил процесс выделения этих людей в почти самостоятельный класс. То, что они выделяли себя в отдельную группу, хотя и не организованную в соответствии со всеми правилами, подчеркивалось различными способами. Это - их известность и определенная атмосфера проявления сотрудничества в хоре, их взаимозависимость. Это - их богатство, которое они получали от служения обществу. Это - их частый уход от обычной жизни для выполнения священных обрядов, это, наконец, их престиж среди всех людей, включая молодых, которые были счастливы служить им.

Эти мастера не могли довольствоваться славой прошлых успехов. Мастер песнопений, например, стремился не только сохранять, но и совершенствовать свою технику и знания, участвуя в состязаниях с другими певцами. Он был гордостью племени в случае успеха и страшился потерять свой божественный талант, свою ману.

Когда со всех районов острова, а иногда и с нескольких островов знатоки песнопений собирались на большие религиозные празднества, они, как бы ни были заняты, находили время для того, чтобы встретиться в специально отведенном доме и посостязаться в своем искусстве. Любого такого деятеля могли объявить негодным специалистом (приговор выносил или официально признанный судья, или совет равных ему). Ошибка могла стоить ему права на звание мастера песнопений. Или его коллеги могли его убить. Или он мог умереть, пораженный своей собственной маной, обернувшейся против него.

Любой мог присутствовать на их состязаниях в мудрости, и любителей интересовали результаты.

У каждого племени был свой вариант определенного вида песен, называемый "уйи". По форме это обычно драматический диалог двух певцов из разных племен, чье поэтическое искусство оценивал ведущий состязание судья. Естественно, свой певец всегда оказывался победителем. Позднее эту песню использовали для восстановления чувства собственного достоинства, когда лодку с людьми, собиравшимися нанести визит на другой остров, тамошние жители негостеприимно поворачивали назад. Эту песню исполняли достаточно громко, чтобы было слышно с берега. А в ответ неслась насмешливая песня.

Женщина никогда не могла стать мастером песнопений, церемониальным жрецом. Ей запрещалось исполнять самую священную, вступительную, часть - космогоническую песнь. Она могла, однако, учиться и посещать школы, даже те, в которых преподавал сам глава певцов. Д-р Хэнди только упоминает, но не рассказывает о том, что случилось, когда почтенная образованная женщина с острова Фатухива решилась вызвать на неофициальное состязание мужчину - своего главного учителя. Возможно, это та самая женщина, о которой д-р Хэнди где-то в другом месте говорит, что у нее было звание знатока легенд и что ее учила в священной школе мать, а ее таким же образом учила ее мать. Эта женщина пыталась научить свою дочь, но девочка оказалась неспособной. Знание искусств и религии всегда было более или менее наследственным. Дети знатока получали от него сведения о его занятиях, и он, конечно, хотел, чтобы знания передавались и дальше как часть наследства. В наше время один старец из долины Пуамау считал свою внучку Тахиа-тиа-кое самой способной из своих потомков. Он был уверен, что она усвоила, вероятно, больше всего из того, чему он ее учил, и даже песни, которые раньше были табу для женщин. Старый знаток песнопений из долины Атуона учил свою племянницу и ее мужа Хаапуани.

Образование было заботой семьи. Для того чтобы учить своего сына или дочь в школе, знатный житель Маркизских островов устраивал особые классы для изучения и запоминания наизусть родословных и ритуалов. Вначале он строил специально для этого дом, после окончания курса обучения его разрушали. Дом служил и школьным помещением, и, кроме того, здесь жил нанятый или приглашенный искусный певец и его ученики - человек до тридцати обоего пола. Они должны были проходить курс вместе со знатным отпрыском. Ученики старше двадцати лет не могли, видимо, принадлежать к каиои, как называли беззаботную молодежь этой возрастной группы. Старшие ученики, как правило, были усидчивы, уравновешенны; они проявляли серьезный интерес к знанию и по своему духовному состоянию были готовы к интенсивным занятиям и строгому соблюдению всех табу. Весь этот распорядок поддерживался страхом навлечь на себя сверхъестественные или самые обычные наказания. Несоблюдение табу, выражавшееся в половой связи во время курса обучения, приводило к тому, что боги ослепляли виновную пару. Если девушка приходила на занятия во время месячных, учитель мог ее прогнать. В ярости он мог даже отказаться от работы и навсегда закрыть школу. Занятия проводились два раза в день, утром и вечером, в течение одного лунного месяца, а может быть немного меньше или немного больше - в зависимости от воли учителя.

Если отпрыск покровителя оказывался неспособным или ленивым, певец-учитель объявлял, что дальнейшее продолжение занятий безнадежно, и школу закрывали. Если школа продолжала работать до полного завершения курса, учеников чествовали на празднике, и предполагалось, что они будут продолжать совершенствовать голоса и приобретать новые знания. Считалось, что глоток пенистой морской воды, выпитый в день празднества по поводу окончания школы, сделает ученика мудрым. Верили также, что если выпускник в одной руке держал небольшого бычка (рыбу), а другой рукой поглаживал сперва рыбу, а потом свои губы, то ни его руки, ни его ноги не сделают ошибок.

Ученик, который стремился стать мастером песнопений, продолжал занятия, соблюдая при этом множество различных ограничений. Он должен был пройти по крайней мере через две торжественные церемонии на священном для данного племени месте до того, как его мастерство получало официальное признание. Когда при поддержке семьи и в силу своей незаурядности он был близок к получению титула мастера песнопений или церемониального жреца, кончалась его свобода. Даже любой намек на удовольствия, которые были позволительны его сверстникам, для него являлся табу. Никаких ожерелий из цветов, никакого благовонного кокосового масла, никакой шафрановой краски для усиления татуировки, никаких игр, никаких женщин и полное одиночество во время принятия пищи!

Это только некоторые из табу, действовавших во время его обучения. Но если он получал звание, то становился самым знатным человеком после вождя и верховного жреца. Как и они, он мог ожидать почестей, которые оказывались даже после его смерти. В племени наступал период табу, затем следовали длительные, тщательно разработанные погребальные церемонии и, наконец, праздник обожествления его духа. Многочисленные жертвоприношения (включая и человеческие) гарантировали ему жизнь в одной из лучших, если не в самой хорошей части Гаваики, нижнего мира. Племя будет призывать его дух обратно, чтобы вручить ему памятные подношения и испросить у него совета.

Такую же трудную жизнь, как и те, кто стремился выучиться, чтобы стать мастером песнопений или церемониймейстером, вел и перворожденный сын вождя. И для него тоже компенсацией за эти лишения были престиж и благосостояние в этом мире и место в пантеоне после смерти. Вождь фактически отказывался от своих прав после рождения первенца. Выступая в качестве регента, он совершал длительный ряд церемоний, которые заканчивались только после того, как сын женился и у него рождался первый сын. Перворожденный сын был искрой жизни для продолжения рода, основатели которого восходили к началу вселенной. Благополучие старшего сына вождя было жизненно важным для духовного и физического состояния его племени. Поэтому все вносили свой вклад в его содержание и участвовали в главных церемониях, устраивавшихся в его честь. Табу не разрешало его родителям пользоваться теми дарами, которыми люди осыпали священного ребенка. То, что этот принцип соблюдался, подтверждается и Мелвиллом. В романе "Тайпи" он неоднократно отмечал простоту, скромность и демократичность вождя, под защитой которого находился.

К тому времени, когда для первенца-сына была построена школа и в качестве учителя приглашен мастер песнопений, мальчику требовалась уже только шлифовка полученных ранее знаний и навыков. С детства ему передавали знания племени и приучали к выполнению его обязанностей при совершении обрядов. Лучшие мастера учили его делать украшения, шить одежду, изготовлять тесла, строить лодки, дома и делать татуировку. Они учили его во время своей работы. Их песни одновременно были и магическими заклинаниями, и мнемоническими средствами: в них говорилось и о богах, и о материалах, и о производственных процессах.

При этом каждая частность четко связывалась с соответствующим предметом из мира изначальных богов. После завершения работы над каждой вещью обязательно совершался племенной обряд, при котором жрец повторял на память самую священную часть космогонической песни. Это происходило в доме, бывшем табу для женщин. Затем все переходили в менее священный дом. Здесь женщины-мастерицы присоединяли свои голоса к голосам мужчин и вместе исполняли песни, которые, подобно космогоническим поэмам, связывали новые события с им подобными священными свершениями прошлого.

Перворожденному сыну пели не только традиционные песни. Сочинялись и новые, как религиозные, так и светские. Например, когда вождь приглашал мастера - строителя домов, он приглашал и мастера - сочинителя песен, посвященных дому. Оба соблюдали необходимое для их положения достоинство. Сочинитель работал в табуированном доме над песней и разучивал ее с хором. Дом и песня были готовы одновременно. Во многих новых сочинениях восхвалялись внешность и способности юноши. Так к его чувству гордости от осознания себя продолжателем прошлых деяний добавляли веру в самого себя как человека, который сможет стать достойным своих предков и со временем передаст эстафету поколений своему сыну. Так как на Маркизских островах не было четкого классового разделения общества, то любой состоятельный человек мог таким образом воздавать честь своему первенцу-сыну; если же первой рождалась дочь, то ей также воздавали почести, но не столь изысканные, как мальчику.

Часто руководителю песнопений требовалась дополнительная помощь при совершении торжественных обрядов, и тогда приглашались рабочие сцепы и дополнительные участники выступлений. А так как во всей Полинезии обряды завершались угощением и светскими развлечениями, то требовались певцы, танцоры, атлеты, актеры и клоуны. Помощь приходила главным образом от каиои. Возраст этих юношей и девушек мог быть от подросткового до того, когда человеку свойственно желание выставить напоказ свое состояние и остепениться. Жители Маркизских островов, равно как и других полинезийских архипелагов, давали молодежи большую свободу, но при случае обращались к ней за помощью.

Хотя эти молодые, каиои, как и лучшие мастера, образовывали совершенно обособленную, пусть и неорганизованную группу, они были яркой противоположностью мастерам по внешнему виду, поведению и общественной роли. Вспомним, что ученик руководителя песнопений сторонился всего даже напоминающего вольный образ жизни. Между тем шафрановая краска, благовонное кокосовое масло, венки, ожерелья, ушные украшения из цветов и листьев - все это было в ходу, этим пользовались постоянно и в большом количестве и молодые, и пожилые. Шафрановая краска красиво оттеняла голубоватый кружевной рисунок недавно нанесенной татуировки. Корень куркумы (имбиря) давал краску оранжевого или желтого цвета, в зависимости от обработки. Жители Маркизских островов занимали первое место среди всех островитян в искусстве татуировки и резьбы по дереву. Мастера в обеих областях помогали друг другу разрабатывать новые орнаменты.

Когда молодые люди присоединялись к свободно образовавшимся труппам бродячих актеров, среди которых могло быть и несколько более взрослых женатых людей, они дополняли свои обычные украшения поясами из желтых листьев и наискосок по груди повязывали гирлянду из цветов. Труппа обычно ходила к дружественным племенам, где пела, в частности, хвалебные песни "хоки".

Гибко построенная, она могла быть быстро изменена и дополнена в соответствии с желанием любого, кто мог заплатить за то, чтобы его имя публично восхваляли под аккомпанемент барабанов и флейт. Иногда песню сочиняли специально для какого-нибудь человека, и тогда труппу могли пригласить на праздник, где она исполняла песню и получала за это вознаграждение. Некоторые легенды рассказывают о сверхъестественных героях, которые присоединялись к труппам певцов или каиои. Один такой герой, Оно, хотя и появился раньше времени на свет в виде яйца, вырос и стал красивым юношей. Он присоединился к певцам из долины Пуамау и во время странствования по Атуоне покорил на празднике сердце дочери вождя. Еще один герой, Поху, во время странствий убивал сверхъестественных чудовищ и побеждал на состязаниях по верчению юлы, игре на барабане и флейте. Столь внушительными успехами он был обязан мане своих двенадцати старших братьев и сестер. У них у всех были недоразвитые тела, и Поху носил их с собой в корзине.

Еще один необыкновенный юноша, служащий до сих пор предметом мечтаний юнцов и девиц, Кена, был своего рода Золушкой мужского пола. Вначале он униженный слуга группы каиои, с которой жил в одном доме, поддерживая огонь в очаге. Но жажда приключений заставила юношу уйти из дома. Он нашел и приключения, и жену, но, потеряв жену и не примирившись с тестем, присоединился к группе каиои в долине Вевау (Атуона). Кена опять стал у них слугой, поддерживал огонь в очаге. Эти каиои собрались вместе для того, чтобы сделать татуировку какому-то состоятельному юноше. Когда после нанесения татуировки юноша заболел, мастер, как это было принято, принялся татуировать его товарищей. Сильная мана и заклинания провели Кену через суровые испытания, сохранив несравненное здоровье, а его татуировка была так красива, что в Вевау только и говорили об этом. Кена стал любимцем дома, а бывший любимец занял его место у очага. На праздник, посвященный окончанию татуировки, собрался весь Вевау, чтобы посмотреть на Кену. И "все женщины пришли в восторг и страстно желали его". Кена выбрал для себя женщину Тефио, но ее несговорчивый муж убил жену колдовством. Кена последовал за ней в Гаваики и после многих испытаний принес из загробного мира ее дух. Но, увы, он не мог дождаться, когда сможет обнять ее, и поэтому потерял Тефио. Утешая его, мать сказала, что так как он уже знает дорогу в Гаваики, то сможет легко вернуть женщину. И Кена ушел. На сей раз он был терпеливее, и Тефио возвратилась к нему в прекрасном состоянии. Не удивительно, что и в других легендах героини, которых таинственные любовники вопрошали из-за стены: "Угадай, кто?", с надеждой и вожделением отвечали: "Ты - Кена?"

Танаоа (он же Каналоа, Тангароа и Таароа) - маркизский бог моря, ветров, рыболовства и хитрец-трикстер. Одно время он готовил пищу для каких-то каиои, которые жили вместе. Их программа дня была такова: вначале они ели, затем натирались куркумой и наигрывали любовные песенки на своих носовых флейтах (излюбленный инструмент для исполнения любовных песен). Потом каиои купались, надевали лучшие украшения и набедренные повязки (надушенные и покрашенные шафрановой краской), снова ели и уходили на дневную или, скорее, ночную работу - петь серенады Мето, самой прекрасной женщине-вождю. Она и в дом их не пускала, но каиои хотели скрыть, что они не добились успеха. Для этого они царапали и щипали себя таким образом, чтобы царапины и синяки напоминали следы, какие обычно оставляет любящая женщина. Танаоа, повар, тоже втайне волочился за ней, и в песне, которую он сыграл на своей носовой флейте, говорилось:

О Мето, о!
О сверкающая, будто китовая кость, о! 
О Мето, о!

И так в каждом стихе он уподоблял ее разным прекрасным вещам. Мето пришла в восторг и на следующий день отправилась взглянуть в дом каиои на таинственного исполнителя серенад. Каиои по очереди исполнили свою серенаду, но все это было не то. И в ту ночь, когда Танаоа пришел к дому Мето, его пригласили войти. Наутро он вежливо выслушал ложь своих товарищей, когда они хвастались тем, как провели ночь с Мето, и показывали в доказательство ее страсти свои царапины.

По всей Полинезии именно на Маркизских островах самые красивые и подходящие для совершения обрядов и следующих за ними празднеств и веселья места - это ровные площадки, расположенные около ключа или ручья вблизи естественного амфитеатра в лесной долине, вымощенные и подготовленные для представлений. Для певцов почтенного возраста строились сиденья, а для совершения обрядов - специальные сооружения. На Маркизских островах умели отлично работать по камню. За парапетом около мостовой возвышались холмы, их нижние склоны были обработаны в виде террас, на рядах которых ставились сиденья для знати. В дни праздников на фоне темного леса резко выделялись яркие наряды жрецов и артистов. А за ними бурлила неугомонная толпа в праздничных одеждах из таны, защищавших от солнца. На зрителях были ожерелья, венки из разнообразных цветов и другие украшения.

За пределами Маркизских островов подобные компании молодежи, труппы менестрелей и певцы существовали также на Мангареве и острове Пасхи. На оба эти острова Маркизы оказали большое влияние. Как и маркизские, мангаревские жрецы надежно и с выгодой укрепляли свое положение, становясь незаменимыми при исполнении священных обрядов и даже на светских праздниках, которые за ними следовали. Глава мангаревских жрецов руководил своими коллегами, которые били в барабаны и пели священные песни во время таких продолжительных, длившихся по целой неделе обрядов, как посвящение нового жреца или празднование по поводу созревания первого в сезоне плода хлебного дерева. Мастер песнопений Исполнял сольные песни, распределенные на все время обряда. Ему также давали один или два дня, в течение которых он должен был приготовить сакральный концерт. Причем хор, которым руководил мастер песнопений, исполнял длинные вступления к песням и таким образом ограничивал жреческую часть концерта. Богослужения все больше и больше вытеснялись, заменялись песнями, что дает основания предположить определенную неустойчивость положения жреца.

У мангаревского мастера песнопений было много официальных обязанностей, которые он выполнял охотно, ибо они приближали его к вождям и верховной власти. Когда толпы выстраивались на дорогах, чтобы криками выражать радость, он вел процессию и пел: "Млечный Путь наверху, Млечный Путь наверху". Или же шел около вождя, а хор следовал за ними. Когда жена вождя совершала поездки сушей или морем во время церемоний в честь ее недавно родившегося ребенка, мастер песнопений сопровождал ее и пел ей. Он учил ребенка и руководил многими обрядами, совершавшимися в его честь. Когда собирались высокопоставленные лица, он исполнял им свои собственные сочинения (они именовались "ронгоронго", как и его звание). В них превозносились гости и их родные места. Он очаровывал их также самым приятным и верным средством для приобретения популярности - исполнением их родословных. В материальном отношении певцы были обеспечены хорошо. Например, когда на праздниках распределяли пищу, мастер какого-либо ремесла получал "свертки с плодами хлебного дерева", мастер-певец - "полный стол пищи".

Мангаревский мастер песнопений устанавливал официальные версии мифов, исторических преданий и старинных песен своего племени. Вероятно, именно он определял место создания легенд, услышанных от кого-нибудь, и именно он объявлял героев этих легенд родственниками своего вождя. Он проверял знания руководителей народных развлечений в области исторических преданий и мифов. Дополняя народные песни за счет своих знаний, певцы способствовали воспитанию слушателей. Таким образом, образованные мастера песнопений, поддерживая традиционные формы развлечений, непроизвольно помогали сохранять накопленные ими знания. После того как христианство уничтожило религию аборигенов, исчезли жрецы с их знанием древних обычаев и преданий. Но народные певцы остались, а их песни переполнены ссылками на прошлое.

Когда в 1934 году Питер X. Бак (Те Ранги Хироа) занимался изучением мангаревской культуры для музея Бишоп, его главным информатором была Карара, женщина-поукапа. Это значит, что она была поу (постановщик народных песен и танцев) и специализировалась на песенном жанре "капа". Эти песни создаются на основе фольклорных традиций. На всем острове Карару глубоко уважали за умение ввести исторические сведения в свой репертуар. Она передала д-ру Баку более ста песен.

В настоящее время (Книга писалась в начале 50-х годов. - Прим. пер.) Карара на Мангареве, как и Хаапуани на Маркизах (и то и другое - французские владения), руководит труппами певцов и танцоров, которые выступают во время празднования Дня взятия Бастилии. Она помогает выбирать тему для выступления от своего селения, сочиняет новые песни или обновляет старые, подбирает и готовит исполнителей. Как и в старые времена, состязания бывают очень острыми. В течение нескольких недель до 14 июля пришедших из других деревень подозревают в том, что они образованные и талантливые соглядатаи. Карара заметила д-ру Баку, что для создания новых капа нужна действительно умная голова и толстая кожа. Ведь другие знатоки ищут ошибки в ссылках на историю и критикуют формы сочинения, а исполнители жалуются, что слова очень грубы и трудны, что их нельзя пропеть гладко, что они не подходят для танца. Постановщица с горечью говорит, что труппа не обладает нужными голосами и достаточной подвижностью для исполнения ее песни.

Если во время празднества какая-нибудь пара хочет, чтобы хор исполнил ее любимую песню, она сама начинает петь эту песню и преподносит певцам соответствующий подарок. Хор продолжает петь эту песню и поет тем дольше, чем ценнее подарок. Затем певцы замолкают в ожидании более щедрого дара. Чтобы все прошло успешно, состоятельный и предусмотрительный хозяин готовит дополнительные подарки для хора, в дополнение к тем, которые приносит гость. Таким образом, пение и танцы продолжаются без остановки.

Карара, должно быть, знает значительно больше ста песен. Рассказывая лишь одну историю о герое по имени Тонга, она пропела более тридцати песен капа и несколько других. Многие из них легко запоминаются. В типичной песне-капа контрастно сравниваются бедность Тонги и богатство его товарища, что обнаруживается во время конкурса красоты. Это популярное развлечение мангаревцев. Капа начинается с рефрена, за которым следует "пучок" из восьми строф ("восемь" - излюбленное здесь число). В оригинале различаются лишь первые строчки каждой строфы. Однако д-р Бак изменил перевод второй строки, чтобы сохранить смысл. Для местных исполнителей стихи - это главным образом предлог, чтобы снова и снова вернуться к рефрену. Он "не трудный", его легко петь, под него легко танцевать, он нравится труппе.

Рефрен
Возлюбленный был отвергнут, 
И я поспешу прочь.
Далеко уйду, домой вернусь - да, вернусь! 
Возлюбленный был отвергнут.
1
Сиди на удобной скамье из камня, 
Голову высокомерно подняв, 
Если отец у тебя богатый.
2
Сиди с горделивым, надменным видом, 
Надев головной убор из перьев, 
Если отец у тебя богатый.
3
На шею надев ожерелье из кости, 
Сиди, вызывающе выпятив грудь, 
Если отец у тебя богатый.
4
Сиди, достоинство гордо храня, 
Жезл вождя взяв в свои руки, 
Если отец у тебя богатый.
5
Сиди с внушительным видом вождя, 
Красивой одеждой украсив себя, 
Если отец у тебя богатый.
6
Сиди в уголке, на нижней ступеньке, 
Взора не поднимая, 
Если отец у тебя бедняк.
7
Сиди, стараясь казаться пониже, 
Посох слуги сжимая в руке, 
Если отец у тебя бедняк.
8
Сиди со спиной, от стыда согбенной, 
Бедра свои кое-как прикрыв, 
Если отец у тебя бедняк.

Тонга не знал, что бедная одежда не скрыла его красоту. Каждая девушка в округе с восхищением смотрела на него и надеялась, что он будет считать ее самой красивой участницей конкурса. В него страстно влюбилась уродливая девушка с вьющимися волосами. К счастью, ее отец обладал достаточной магической силой, чтобы сделать дочь прекрасной на время конкурса красоты и завоевать сердце Тонги. Они поженились, но несчастный случай разлучил их. Далее приводится их прощальная песня. В полинезийском оригинале меняется только предпоследняя строчка каждой строфы.

Рефрен 
Приходит печаль.
1
Я руку к тебе протянула,
Возлюбленный мой,
И по бедрам твоим провела,
Но радость уйдет и придет печаль.
2
Я руку к тебе протянула, 
Возлюбленный мой, 
И сладкой плоти коснулась твоей, 
Но радость уйдет и придет печаль.
3
Я руку к тебе протянула,
Возлюбленный мой,
И сжала она пустоту.
Ах, радость ушла, и пришла печаль.

Для театра, помещения для гостей, залов для заседаний мангаревцы использовали огромные, лишенные стен общинные дома под тростниковой крышей. Правая сторона предназначалась для аристократов-мужчин и жрецов, левая - для исполнителей, простолюдинов и женщин. Молодые люди собирались неофициально в специальных домах кариои (эквивалент маркизского "каиои" на мангаревском диалекте). В отличие от Маркизских островов, где группы свободных молодых людей, кажется, жили вместе, у мангаревцев дома занимали молодые женщины, которые пели и танцевали для своих гостей - юношей. В одной песне-диалоге вскользь говорится о семейной ссоре, возникшей из-за посещения такого дома женатым мужчиной. Рефрен начинается со слов жены: "Я спрашиваю, где был тот, кого я люблю? Где был тот, кого я люблю?" Муж уклончиво бормочет: "Я бродил по высоким холмам, по низким холмам, по ровной земле". Жена заканчивает рефрен словами: "Губы не отвечают, где был тот, которого я люблю". Затем следуют четыре строфы, после каждой из которых рефрен повторяется. В каждой строфе, состоящей всего из одной строки, муж называет новый дом кариои и отказывается сказать сердитой жене, в каком именно доме он был.

На других островах, таких, как острова Кука и Новая Зеландия, также были специальные дома, где молодые люди собирались попеть и потанцевать, не причиняя беспокойства старшим. Нигде, однако, они не были признаны так официально, как на Мангареве. На тех островах, где не было таких домов, молодежь собиралась на берегу для массовых ритуальных или светских плясок.

На островах Общества существовал хорошо организованный союз профессиональных актеров, называемых "ариои" (диалектный вариант "кариори", "каиои"). Там были представлены люди всех возрастов, всех общественных классов и обоих полов. Желающие вступить в союз красивые и талантливые певцы, танцоры, атлеты и актеры могли включиться в представление и играть как бы по священному вдохновению. Вступающие в союз ариои давали обещание уничтожать всех своих детей, которые могли в будущем у них родиться. До того как официально получить самый низший ранг, новичок становился стажером или учеником. Всего было восемь рангов, каждый отличался особенностями одежды и татуировки. Однако самый высокий ранг: присваивался лишь королем.

Новичков в союзе ариои называли хлопушками, потому что во время представления они должны были стоять и похлопывать свои согнутые локти. При этом они называли свои имена и рассказывали о местностях, где им приходилось выступать. Они обычно перечисляли реки, горы, бухты и другие достопримечательности округи, храмы и жрецов, вождей и шутов вождя, если таковые были (одного, например, звали Прирученный Глупец). Они перечисляли школы, называемые домами мудрости, и прославленных учителей, дома ариои с огромными залами, где члены союза давали представления. Они знали множество отрывков из поэм, исторических и местных преданий. Они также пели комические песни. Таким образом они заполняли паузы во время представления, учили слушателей и учились сами.

Большие турне ариои совершали с размахом. Капитан Кук видел богато украшенную флотилию из семидесяти лодок, готовящуюся к отплытию на другой остров. Исполнители привозили щедрые дары вождям, а те в ответ через своих приближенных собирали у простолюдинов пищу и тапу для ариои. Как и в народных развлечениях других островов, пантомимы, песни и танцы иногда были непристойными и заканчивались оргиями. Говорят, что ариои высмеивали и пародировали важных жрецов и вождей, не боясь наказания. Иногда в результате их шуток положение изменялось к лучшему. В конце турне труппа распадалась и не собиралась до тех пор, пока ее не созывали, чтобы дать представление для какого-нибудь вождя, или пока ариои не решали совершить еще одно турне.

Самый высокий ранг в союзе назывался ариои Красного Пояса. Достигшие этого положения носили набедренные повязки из тапы и листьев, пародирующие сакральные пояса из красных листьев, которые отличали самых высоких и священных вождей архипелага. Они назывались вождями Красного Пояса и считались земным воплощением богов. Этот элемент подражания в одежде был очень серьезным. У ариои было сильно развито чувство гордости за свой союз и esprit de corps (корпоративный дух - франц.). По их мнению, ариои Красного Пояса были такими же выдающимися в своем кругу, как и вожди Красного Пояса - в своем. У тех и других был один и тот же бог - Оро. Когда вождь шел в храм Оро, чтобы облачиться в священную набедренную повязку из красных листьев, ариои участвовали в процессии. Один верховный вождь, олицетворение самого Оро, был первым ариои и основателем союза. К его потомкам перешла привилегия назначать мужчин или женщин ариои Красного Пояса. Почитаемые почти как боги, они не практиковали детоубийства, подобно ариои низших рангов. Во время представлений они сидели как почетные гости, наблюдая за своими коллегами.

Оро был одним из самых кровожадных богов среди многих богов-людоедов. Более того, его последователи силой принуждали поклоняться ему тех, которые все еще считали первыми в пантеоне Тане, Таароа или других более древних богов. Хотя ариои развлекали воинов Оро на поле битвы, они считали Оро богом мира. Вероятно, в этом была заложена глубокая идея. Ведь, когда на земле мир, артисты могли свободно творить и получали большее вознаграждение, чем тогда, когда война лишала народ благосостояния и силы.

Союз ариои - это вершина системы развлечений в Полинезии. А ее основой, вероятно, были неорганизованные выступления бродячих трупп. На острове Раиатеа в местности Опоа, центре поклонения Оро, эта практика достигла совершенства и была систематизирована местными жрецами. Они также превратили школы района в то, что было известно под названием Домов Всей Мудрости. У них была большая клиентура со всей Центральной Полинезии, и они превратили храм Оро в магнит, который притягивал и объединял, хотя и временно, представителей многих центральнополинезийских островов в дружественный союз.

В храм Оро, называемый Тапутапуатеа, верховные жрецы собирались из всей округи радиусом более пятисот миль. Они воздавали почести Оро на тщательно разработанных сакральных празднествах и зрелищах, не превзойденных по своей пышности во всей любящей ритуалы Полинезии. Жрецы также обсуждали проблемы дружественного союза своих островов, школы и религии в Доме Всей Мудрости на храмовом участке. После завершения всех церемоний гости отдыхали на увеселительных вечерах, которые организовывали для них аристократы острова. Ко времени появления европейцев дружественный союз остался только воспоминанием. Однако местность Опоа продолжала привлекать паломников, которые платили дань Оро и учились в здешних школах, самых лучших в Центральной Полинезии.

Ученики приезжали со всего архипелага (острова Общества), где они получали предварительную подготовку в местных Домах Знания, или Пещерах Многих Открытий, как еще называли эти жреческие школы. Мужчины и женщины могли посещать - в зависимости от их интересов - светские школы, чтобы изучать мифологию, генеалогию, геральдику, астрономию, географию и другие предметы, включая парау-пири (изучение загадок и образных сравнений). Отсюда можно заключить, что композиция также была предметом изучения. Очевидно, все знания передавались изустно.

Старшие сыновья жрецов, которые были кандидатами на место жреца, обучались в светских школах, перед тем как уйти из мира, чтобы посещать жреческие школы, расположенные на священной земле. Чтобы получить звание Приученных Губ, нужно было выдержать суровый экзамен перед жрецами. Два таитянских верховных жреца рассказывали преподобному Дж. X. Орсмонду, одному из первых миссионеров, как проверяли знания новичка. Он должен был перечислить имена своих учителей, названия школ и указать, сколько стоило его образование. "Я не нищий, - говорил он. - Я не пожираю объедки. Я призван самим Таэре (бог знаний). Своим учителям я отдавал кору для тапы. Для учителей я резал рыбу. Учителям я отдавал искусно сделанную одежду. Учителям я отдавал циновки. Учителям я отдавал свиней своей семьи".

Любой скептик замолкал при именах учителей и названиях школ в Опоа или округе Хаапепе на Таити, где была создана школа Священного Облака на Небе для распространения варианта учения, разработанного на острове Раиатеа. Ее основала женщина с этого острова, которую звали Отважное Сердце. Вместе со своими братьями она ввела поклонение Оро на Таити. Вместе с ней преподавала в школе другая женщина по имени Шепот Голосов, специалистка по геральдике. Предание гласит, что среди тех, кто обучал детей аристократов, был юноша Хиро, любимый герой Центральной Полинезии. Не по годам развитой, озорной мальчик, он позже взял себе за образец бога воров, чьим тезкой был. Говорили, что ему слишком рано идти в школу со своими четырьмя старшими братьями. Но Хиро очень хотел учиться и шесть дней подряд прятался в балке школьного дома. Всего лишь раз услышав песнопения жреца, он превосходно запоминал их и по окончании курса выделился на фоне своих глупых братьев. Жители островов Кука добавляют, что Хиро и в дальнейшем не забывал платить учителям: при помощи магии он возвращал зрение тем из них, кто ослеп.

В легендах не указывается, что обычно ел Хиро, но, вероятно, его диета сводилась к такой пище, которая, как считали, укрепляла память. Знаменитый раротонгский жрец объявил, что его отец, тоже жрец, разрешал ему с целью укрепления памяти есть только липкую пищу и ничего скользкого. Этому раротонгскому жрецу суждено было последним принести человеческие жертвы на алтаре Тангароа. Он стал христианским дьяконом и в своих проповедях призывал слушателей "отдать головы Христу", т.е. принять новую религию.

Об усталости от войны и кровопролития и жажде мира, которую испытывали люди, говорится в песне одной раротонгской женщины сыну. Она убеждает сына (после того как он выполнил свой долг и отомстил за старые обиды, нанесенные его, семье) забыть о войне и стать ученым. Ее призыв к молодому вождю кажется странным в свете того, что местные ученые и жрецы обычно принимали очень активное участие в войнах.

О сын мой, ведь ты уже навоевался.
Копье положи как память о прошлом,
Чтобы потомки твои могли смотреть на него.
К деду иди своему, к Ауруиа,
Пусть он древнее знанье тебе передаст.
Чтоб не было войн никогда, ибо воин не может
Остановиться.
Сын мой, стань мудрецом,
Хранителем древних традиций,
И пусть не будет войны.
Дух мира внедри глубоко, и пусть
Время правления твоего
Станет временем прочного мира.

<< Содержание >>